Источником голоса у птиц является так называемая нижняя гортань, так как имеющаяся кроме нее верхняя лишена звуковых связок и не играет существенной роли в голосовом аппарате птиц. Нижняя, или, как ее еще называют, певчая, гортань (по латыни - сиринкс) образуется на месте развилки трахеи в свободные бронхи и у многих птиц развивается в довольно сложный орган, почти настолько же разнообразный по устройству, как разнообразны сами крики птиц. Отсутствует нижняя гортань только у совершенно немых американских грифов, киви и аистов, а наиболее сложно устроена она у певчих птиц.

Не меньшие различия имеются также в степени развития мускулатуры, приводящей в действие голосовой аппарат: в таких примитивных группах, как, например, веслоногие, мускулатура в области нижней гортани вообще отсутствует; у большинства куриных, гусеобразных, куликов, голубей и даже кричащих воробьиных имеется только одна пара мускулов; зато у певчих воробьиных она достигает наибольшего развития - здесь имеется не менее 7 пар мускулов. Существенно, что эти 7 пар гортанных мышц певчих птиц действуют независимо одна от другой и дают возможность издавать чрезвычайно разнообразные звуки. О важности именно мускулатуры свидетельствует то, что устройство гортани у поющих самцов и непоющих самок певчих птиц одинаково, но мускулатура у самцов развита гораздо сильнее.

"В целом голосовой аппарат птиц оказывается построенным по типу язычковой (органной) трубы, в которой роль нагнетающих воздух мехов играют легкие и воздушные мешки, роль колеблющихся язычков - голосовые губы и перепонки, а роль резонирующей трубы и раструба играют трахея и ротовая полость. Подобно органной трубе, и в этом аппарате сила вдуваемого воздуха, напряженность перепонок, ширина и длина трахеи видоизменяют звук, его интенсивность и тембр", - так описывает рождение голоса птицы Л. М. Шульпин (Орнитология. Л., 1940, с. 102).

По богатству и разнообразию издаваемых звуков птицы не знают себе равных среди других животных. Исследования ученых - орнитологов и биоакустиков - показывают, что у птиц существует сложная система сигнализации, позволяющая им общаться между собой в течение всего года. При этом отдельные виды птиц могут использовать в качестве сигналов сотни разных звуков. Авторы книги "Язык животных" Джулиан Хаксли и Людвиг Кох считают, что у многих птиц разнообразие информации, передаваемой голосом, почти достигло уровня настоящей речи. Однако ни в коем случае нельзя проводить аналогию между звуковыми сигналами животных и человеческой речью. Средство общения у птиц не имеет ничего общего с устным словом человека, и "язык" птиц - это не только голос, но и позы, демонстрация оперения и украшений. К тому же звуковая информация у птиц принципиально иная, чем у человека: у птиц, как и у других животных, нет отдельных слов, из которых строится речь. Один и тот же звук птиц в разной ситуации может иметь разное значение, особенно в комплексе с другими средствами передачи информации. В таком случае специалисты говорят, что данный звук является многофункциональным, и различают основную и возможные дополнительные его функции. Кроме того, хотя птицы и способны к научению, все же язык их в очень значительной степени является врожденным, тогда как человек всегда учится говорить.

Можно ли разобраться во всем богатстве издаваемых птицами звуков и все ли их можно считать песней? Большой знаток птичьих голосов профессор А. С. Мальчевский предложил следующую классификацию птичьих звуков. Прежде всего он делит звуки на голосовые и неголосовые (например, свист крыльев или хвостовых перьев у некоторых уток и куликов, "барабанная дробь" дятла). Заметим, что для певчих птиц неголосовые звуки не характерны. Голосовые звуки А. С. Мальчевский делит на две группы - призывные (в широком смысле этого слова) и защитные.

К призывным звукам относятся:
- основной видовой призывный крик;
- весенняя демонстративная песня;
- подпесня;
- ухаживательная песня;
- призывный брачный крик;
- призыв к спариванию;
- призыв к смене дежурства у гнезда (у некоторых видов);
- пищевые сигналы (самки, самца, птенцов);
- призывный крик птенца;
- сигнал нахождения пищи;
- сигнал сбора птенцов.

Защитные сигналы имеют противоположное значение. С их помощью птицы предупреждают своих птенцов и других сородичей об опасности, указывают на врага, отпугивают его или преследуют. К ним относятся:
- ориентировочный сигнал (призыв насторожиться);
- сигнал тревоги (делится на две разновидности: крик демонстративной тревоги и крик замаскированной тревоги);
- боевой клич (при нападении на врага);
- сигнал отпугивания при нахождении на гнезде (шипение у синиц, вертишеек и других дуплогнездников);
- крик "ужаса" ложного значения (при отводе врага от гнезда, например, у славок);
- истинный крик "ужаса", зачастую схваченной хищником птицы, является сигналом к бегству для сородичей;
- сигнал кукушечьей тревоги, свойствен только тем особям некоторых видов птиц, что раньше имели контакт с кукушкой;
остальные птицы реагируют на кукушку как на обычного хищника.

Вот как богаты и разнообразны голосовые сигналы у птиц! К категории песни можно отнести только три разновидности призывных сигналов:
- демонстративную песню - она-то и является настоящей песней, ухаживательную песню и подпесню;
- две последние по своему качеству являются как бы ступенями к вершинам настоящей песни и нередко объединяются под общим термином "эмоциональное пение".

Что же такое песня, как ее определить словами? Американский орнитолог О. С. Петтинджил, директор орнитологической лаборатории Корнелльского университета, где хранится самая крупная в мире коллекция птичьих голосов (24000 записей голосов 2500 видов птиц), предложил следующее определение птичьей песни: "Серия звуков, последовательно повторяемых по строго определенной схеме и производимых, как правило, самцами и обычно в брачный период". Уже упоминавшийся профессор Ленинградского университета А. С. Мальчевский, сравнивая весеннее пение птиц по яркости и разнообразию с цветением в мире растений, определяет его как "позывные вида и противоположного пола, действующие в пору размножения или в период, непосредственно предшествующий ей".

Подпесня - это возрастная стадия настоящей демонстративной песни. Она появляется еще у птенца и у большинства певчих птиц представляет собой негромкое и неопределенное щебетание. В течение первой осени и зимы молодой самец при помощи подпесни тренируется, вырабатывает весеннюю демонстративную песню. У некоторых птиц, например, у иволги, обыкновенной чечевицы, бледной и черногорлой завирушек подпесня сохраняется в течение всей жизни. Зимой завирушки исполняют только подпесню, тогда как летом - только настоящую песню. Ухаживательная песня исполняется обычно только около самки. Чаще всего это та же демонстративная песня, только очень тихая.

Зачем поют птицы? Для чего? Этот, казалось бы, простой вопрос вот уже более ста лет вызывает большие разногласия среди специалистов. Еще сто лет назад Чарлз Дарвин считал пение птиц одной из форм полового отбора: громкое и регулярное пение самцов, повторяемое многократно, облегчает им встречу с самкой, которая выбирает себе наиболее активного самца. Но современник Дарвина Альтум предположил, что наряду с этим песня служит средством запугивания соперника и обозначает границы гнездовой территории. Впоследствии, уже в начале XX века, эту точку зрения развил английский орнитолог Говард, создавший так называемую теорию гнездовой территории у птиц. Суть ее заключается в том, что вся гнездовая жизнь большинства птиц подчинена стремлению сохранить за собой определенный гнездовой участок, на котором птица могла бы прокормить себя и свое потомство. И главное назначение громкой и регулярной песни самца - предупреждение соперникам, что данная территория занята.

Более ста лет идет спор ученых на тему, что же значит птичья песня: призыв или предупреждение. И до сих пор многие орнитологи, особенно за рубежом, считают абсолютной истиной теорию гнездовой территории. "Вопреки заверениям поэтов, поющая птица вовсе не весну приветствует и не радость бытия провозглашает - она заявляет свои права на данную территорию. Как бы ни был мелодичен ее напев, назначение его самое воинственное - это суровое предупреждение всем самцам того же вида держаться подальше. Хотя та же мелодия может привлечь самку, готовую к спариванию, это только вторичная функция песни, в первую очередь остающейся агрессивным предупреждением", - так расценивает птичью песню Роджер Питерсон, автор прекрасной популярной книги "Птицы", переведенной на русский язык в 1973 году (М., "Мир", с. 128). В этой же книге он еще раз настойчиво подчеркивает: "Сентиментальные души, привыкшие считать, будто птицы поют, изливая восторг бытия, отказываются верить, что на самом деле такая песня - это просто заявка на владение землей и вызов всем конкурентам" (там же, с. 120). Последняя фраза наглядно подчеркивает типично американский образ мыслей, которому столь созвучны такие слова, как "заявка на землю", "конкуренция" и т.п.

Теория гнездовой территории давно уже проникла и в нашу литературу. Как известно, ее придерживался крупнейший орнитолог нашей страны профессор Г. П. Дементьев. В написанном им "Руководстве по зоологии (т. VI. Птицы)", изданном в 1940 году, эта точка зрения приводится как единственно правильная. Поэтому нет ничего удивительного, что многие поколения советских орнитологов считали и считают пение птиц всего-навсего заявкой на территорию. Об этом можно прочитать и в пятом томе прекрасного популярного издания "Жизнь животных" (с. 29), и в изданной недавно очень интересной книге В. Дежкина "Беседы об экологии" (М., "Молодая гвардия", 1975, с. 75) и во многих других изданиях. Правда, последний автор выразился довольно дипломатично: "И ежедневное пение самцов, как говорят орнитологи, к р о м е в с е г о п р о ч е г о (разрядка моя - А. К.), означает предупреждение: участок занят, вход воспрещен" (с. 75). Вот именно - кроме всего прочего...

А что же такое это "прочее"? Это прежде всего привлечение самцом самки. Весь опыт орнитологии подтверждает правоту Чарлза Дарвина, и не случайно в системе звуковой сигнализации птиц А. С. Мальчевского пение отнесено в разряд призывных сигналов. Да, прежде всего это призыв и уж затем, во вторую очередь (и далеко не у всех видов!) - предупреждение *. Но на этом функции песни не заканчиваются. Для молодых и менее опытных птиц, прилетающих, как правило, позже стариков, регулярная и громкая песня последних служит ориентиром, по которому они находят подходящее для гнездования место. Песня способствует ускорению созревания половых продуктов и синхронизации половых циклов у разных особей.

В настоящее время трудами наших и зарубежных ученых достигнуты большие успехи в изучении функций птичьей песни.

Выяснилось, что у многих птиц кроме основной, демонстративной песни, имеются дополнительные. Например, у черного дрозда, кроме всем известной флейтовой песни, есть другая, состоящая из отдельных строф, она используется как средство общения самца с самкой только в период насиживания яиц. При ее исполнении самка оставляет гнездо, тогда как при обычной песне и даже при криках тревоги она остается на кладке. Наблюдения над развитием песни у обыкновенной овсянки показали, что юношеская песня, которую молодые самцы начинают исполнять в первую осень, лишена определенной функции; ранней весной уже имеет четко развитую привлекательную (для самки) функцию, но еще не выражает территориальную - она появляется позднее.

Итак, песня прежде всего - приспособление, облегчающее встречу полов. Насколько это приспособление действенно, можно судить по тому, как находят самки самцов у тех видов, численность которых чрезвычайно низка. Например, в Большом Алматинском ущелье близ Алма-Аты ежегодно гнездится от двух до десяти пар обыкновенных горихвосток. Как могли бы образоваться у них пары, если бы не громкое, далеко слышимое и регулярное пение самцов? Можно привести один наглядный пример из нашей практики.

Как-то в мае 1974 года в Заилийском Алатау мы стояли лагерем у верхней границы пояса елового леса. Гостившие у нас зоологи из Москвы поймали в 5 километрах от этого места соловья - черногрудую красношейку, но на второй день в клетке он вдруг начал "кукситься": нахохлился, втянул голову в плечи и не притрагивался к пище. Каждый орнитолог знает, что значит такое поведение пойманной птицы и что надо в таком случае делать. Это мы и сделали: выпустили пленника, только не стали относить его на место поимки, а отпустили прямо в лагере, рассчитывая, что он сам найдет дорогу домой, благо местность вокруг довольно открытая. Надо сказать, что в окрестностях лагеря, по крайней мере в радиусе около полукилометра, сородичи красношейки не водились.

Вопреки ожиданиям, выпущенный соловей никуда не улетел и уже на следующее утро запел здесь же, во дворе. С тех пор в течение двух недель красношейка подолгу и с азартом распевал у наших окон, пока на участке не появилась самка: еще через неделю мы нашли неподалеку их гнездо с яйцами. Этот пример наглядно показывает биологическую роль пения как средства оповещения окрестных самок о готовности певца к продолжению рода.

А знает ли поющий самец, что он поет для привлечения самки (или даже для отпугивания соперника и в других второстепенных целях)? Конечно, нет. Строго говоря, и сам вопрос "Зачем поют птицы?" неправильный, поскольку предполагает целенаправленные действия. Попробуем поставить его правильно: "Почему же поют птицы?" Ответ на этот вопрос сформулировал профессор Л. Б. Беме, автор известной книги "Певчие птицы": "Пение птиц является выражением той избыточной энергии, которая накапливается в организме, выходом этой энергии, превращением ее в динамическое состояние, особенно проявляющееся весной в период размножения... Птица поет не потому, что она хочет что-то сказать и выразить звуками своей песни, а потому, что она не может не петь" (Певчие птицы. М., "Советская наука", 1956, с. 8).

Стало быть, пение - показатель физиологического состояния самца, и это нисколько не противоречит его главной функции - оповещению о готовности вступить в брак. Ответная реакция самки, соседа-самца, синхронизация половых циклов - это уже результаты пения, его практический итог, неподвластный воле певца-исполнителя.

Для того, чтобы призывный звуковой сигнал выполнял свою роль, он должен раздаваться довольно часто. И самцы певчих птиц в этом отношении неутомимы, в разгар пения они исполняют сотни песен в час. Например, в Заилийском Алатау, по нашим подсчетам, самцы обыкновенных чечевиц поют до 523 раз в час, обыкновенных горихвосток - до 535, а дроздов-деряб - даже 1117 раз в час.

В Подмосковье, по наблюдениям В. Г. Гептнера, лесной конек исполняет до 418 песен в час, а зеленая пеночка под Ленинградом, по подсчетам А. С. Мальчевского, - около 470, или 5000 за день.

Пение птиц в природе приурочено к сезону размножения. Большинство перелетных птиц поет с прилета до появления птенцов в гнездах. Знаменитый соловей, первые трели которого в Алма-Ате и окрестностях раздаются чаще всего 1 мая, к концу июня уже замолкает до следующей весны. Черный дрозд выводит птенцов два-три раза за лето, запевает в феврале, иногда - даже в теплые погожие последние дни января; громкая флейтовая песня его слышна в городе до июля. В горах Заилийского Алатау самцы большинства перелетных птиц поют около двух-трех месяцев (например, у лесного конька в разные годы - 66-83 дня, у крапивника - 80-106, у красноспинной горихвостки - 72-91, у зеленой пеночки - 74-81, у обыкновенной чечевицы - 84-95) и только никуда не улетающие синицы и завирушки поют по 6-7 месяцев.

Задолго до изобретения магнитофона люди предпринимали попытки записи и воспроизведения птичьих песен. Простейший и, видимо, древнейший способ - передача их при помощи звуков человеческой речи. Это нашло свое отражение в названиях таких птиц, как кукушка, кеклик и другие. Однако то, что слышится людям в птичьей песне, иногда по-разному выглядит у разных народов. Интересный пример буквенного выражения песни пеночки-теньковки на разных языках приводит Р. Питерсон в упомянутой книге "Птицы" (с. 121):

"Русский: тень-тянь-тинь-тень-тянь. Английский: чиф-чэф-чиф-чиф-чэф. Финский: тиль-таль-тиль-тиль-таль. Немецкий: цильп-цальп-цильп-цильп-цальп. Французский: тьип-тьеп-тьип-тьип-тьеп. Голландский: тийф-тьяф-тийф-тийф-тьяф. Шведский: чи-чю-чи-чи-чю. Испанский: сиб-саб-сиб-сиб-саб. Итальянский: чиф-чаф-чиф-чиф-чаф. Исландский: тсьиф-тсьяф-тсьиф-тсьиф-тсьяф. Датский: чиф-чяф-чиф-чиф-чяф".

Среди русских любителей птичьего пения давно уже выработалась своя терминология. Песни птиц принято делить на "колена", или "строфы" а их" в свою очередь,- на "слова". Чем больше колен в песне, чем она чище, многословнее и приятнее для слуха, тем выше ценится птица.

Великий русский писатель И. С. Тургенев был большим любителем и знатоком птичьего пения. В рассказе "О соловьях" он оставил нам мастерское описание соловьиной песни: "Хороший соловей должен петь разборчиво и не мешать колен, а колена вот какие бывают: Первое: пульканье - этак: пуль-пуль-пуль. Второе: клыканье - клы, клы, клы, как желна. Третье: дробь - выходит, примерно, как по земле дробь просыпать. Четвертое: раскат - трррррр. Пятое: почти понять можно - плень, плень, плень. Шестое: лешева дудка, этак протяжно - го-го-го, а там коротко: ту? Седьмое: кукушкин перелет - кукушка, как полетит, таким манером кричит. Сильный такой, звонкий свист. Восьмое: гусачок - га-га-га-га. Девятое: юлиная стукотня - как юла, есть на жаворонка птица похожая - или как вот органчики бывают, такой круглый свист: фюиюиюи. Десятое: почин - этак: ти-вить, нежно, малиновкой. Это по-настоящему не колено, а соловьи обыкновенно так начинают. У хорошего соловья оно еще вот как бывает: начнет - ти-вить, а там - тук? Это оттолчкой называется. Потом опять - тивить... Тук? Тук! Два раза оттолчка - и в пол-удара, этак лучше; в третий раз ти-вить - да как рассыплется вдруг, сукин сын, дробью или раскатом - едва на ногах устоишь - обожжет?" (Полное собрание соч., т. 11, М., 1979, с. 38).

Не раз предпринимались также попытки нотной записи птичьих песен, но, как правильно заметил А. Н. Промптов, для большинства птиц они трудно выполнимы по техническим причинам, так как передача нотами даже одного тембра птичьего голоса зачастую невозможна: "Ноты передают лишь высоту тонов, ритмику и мелодию, а наиболее существенные черты песни - ее видовой характер - остаются неуловимы..." (Птицы в природе. Л., 1957, с. 79). Поэтому А. П. Промптов предложил усовершенствовать буквенную запись, дополнив ее условными значками, расположение которых показывает ритмику песни. Этот же автор разделил все разнообразие песен наших птиц на 4 группы типов. К первому типу он отнес короткие песни, имеющие постоянные начало, середину и конец (зяблик, обыкновенная овсянка, пеночка-весничка). Вторая группа - это длинные песни, переходящие из трели в трель или содержащие целый ряд звуков, чередующихся друг с другом без ясно заметной последовательности (жаворонки, славки, щегол). Третья группа - это многократное повторение одного-двух или трех отрывистых слогов (большинство синиц, сверчки, зеленая пеночка). Соловей, черные и певчие дрозды и некоторые хорошо поющие камышевки занимают промежуточное положение между второй и третьей группой. Наконец, к четвертой группе исполнителей птичьих песен А. Н. Промптов отнес пересмешников (скворец, некоторые сорокопуты, многие камышевки).

"Магнитофон совершил переворот в изучении птичьего голоса. Этот аппарат позволяет не только более точное сравнение между сигнальными криками и песнями, но и анализировать записи с помощью осциллографов и спектрографов. За последние 15-20 лет новая наука - биоакустика - узнала о птичьих голосах несравненно больше, чем было открыто за все предыдущие столетия". Эти слова Р. Питерсона (Птицы. М., 1973, с. 122) как нельзя лучше отражают тот переворот в науке о голосах птиц, который совершило применение магнитофонной записи.

Вершиной достижений в этой области явилось новое направление - так называемая "музыкальная орнитология" или "орнитомузыкология". Ее вот уже более 15 лет успешно развивает в Венгрии доктор Петер Сёке. Он перенес в магнитофонную запись принцип рапидной киносъемки и получил блестящие и во многом неожиданные результаты. Дело в том, что птичий голос - это зачастую 100-400 тонов в секунду, тогда как наше ухо способно различать лишь 18-20 тонов в секунду. Замедление движения пленки при прослушивании нормально сделанной записи в 8, 16, 32, 64 и даже 128 раз - это и есть новый способ анализа птичьих голосов, который П. Сёке назвал методом "акустического микроскопа".

Он позволяет достаточно точно записывать нотами голоса птиц и вводит нас в совершенно новый мир звуков, где изменены не только интервалы, но и сам тембр птичьего голоса переведен в более низкий и привычный для человеческого уха регистр. Иными словами, с помощью этого метода человек может воспринимать птичьи песни так, как их воспринимают сами птицы.

Оказалось, что песни певчих птиц, например, лесного жаворонка, иволги, некоторых дроздов, в замедленном темпе имеют много общего с мелодиями народной музыки, звучанием народных инструментов. Раньше об этом родстве можно было судить только по тому, как часто композиторы обращались к изображению птичьих голосов. Великий Бетховен во второй части Шестой симфонии запечатлел иволгу, а во второй части Пасторальной симфонии - соловья, перепела и кукушку. А. С. Мальчевский обратил внимание на сходство по темпу, ритму и интервалам тревожных сигналов самца зяблика с началом вальса Иоганна Штрауса "Сказки Венского леса". Из русских композиторов наиболее часто использовал голоса птиц в музыке Н. А. Римский-Корсаков.

В наше время, с появлением магнитофона и получением безукоризненных записей птичьих песен, возможности использования их в музыке значительно расширяются. Правда, поведавший нам об этих интересных фактах А. С. Мальчевский считает, что все-таки птичьи песни надо слушать в исполнении самих птиц: "Надо сказать, что птицы редко высвистывают мотивы, безупречные с музыкальной точки зрения. В пении большинства видов преобладают трудно передаваемые глиссандо, дребезжащие трели, посвисты с хрипотцой, различные дифтонги и другие звуки, мало пригодные для того, чтобы их использовать в музыке, и с этой целью вряд ли их надо пытаться копировать на каком-нибудь инструменте. Песни птиц хороши сами по себе и слушать их лучше в исполнении самих птиц" (Птицы перед микрофоном и фотоаппаратом. Л., 1972, с. 8).

То, что для каждого вида птиц свойственна своя песня, ни у кого никогда не вызывало сомнения. Бывает, что песни птиц, непохожих друг на друга, звучат почти одинаково. Но у птиц, очень сходных по внешнему виду, песни всегда сильно различаются. Лучшим примером могут служить славки и пеночки - два близких рода из одного семейства славковых. Не представляет труда узнать по внешнему виду славку-черноголовку, ястребиную или серую, но песни их, из-за своего сходства получившие общее название "славочий говорок", различит только хороший специалист-орнитолог. Пеночки же, наоборот, все "на одно лицо" - и по размеру, и по форме тела, и по окраске. Однако в песнях их практически нет ничего общего: теньковка - "тенькает", трещотка - трещит, зеленая пеночка издает отдельные звонкие посвисты, зарничка - жужжит и т. д. Такие большие различия в песне служат как бы противодействием большому внешнему сходству этих птиц.

А все ли самцы одного вида поют одинаково? Оказывается, нет. Как считает Н. Никонов, "склонность к красивому пению у птиц так же индивидуальна, как, скажем, у людей... У птиц также бывают свои Карузо, Шаляпины и Козловские" (Певчие птицы. Свердловск, 1973, с. 17). И чем больше мы узнаем о пении птиц, тем. больше таких различий находим.

Вначале любители птиц заметили, что по-разному поют самцы из разных местностей. Так, любители соловьиного пения издавна различали курских, черниговских, волынских, киевских, польских и других соловьев. Больше всего ценились курские. Позже обратили внимание на различия в песнях самцов из одной местности и лишь совсем недавно выяснилось, что по-разному может петь даже один и тот же самец. Послушайте полчаса-час подряд хотя бы песню московки, и вы услышите, как после исполнения нескольких десятков стандартных песен певец вдруг сменит один из слогов, еще через несколько десятков переставит ударение или чуть изменит тональность. И каждый раз песня звучит по-новому - ну, чем не "географический напев"!

По всей вероятности, для самцов певчих птиц свойственна не одна, а целый "репертуар" песен (конечно, в пределах видовых особенностей), причем частоту использования тех или иных вариантов каждый самец произвольно меняет. По нашим наблюдениям в Заилийском Алатау, лесные коньки, индийские пеночки и черногрудые красношейки имеют в своем репертуаре по 5 вариантов песен; обыкновенные горихвостки, зеленые пеночки и московки - по 6. Из литературы известно, что у лесного конька в Норвегии насчитывали до 12 типов песни, у американского крапивника-16 и т. д.

Говоря о принципиальных различиях между песней птицы и человеческой речью, мы упоминали о том, что птичья песня в значительной мере врожденное свойство данной особи. Здесь надо подчеркнуть именно эту оговорку - "в значительной мере" - так как врожденной является только основа песни, а ряд деталей, составляющих индивидуальные особенности певца, приобретаются опытом.

Конечно, не у всех птиц сочетание наследственного и благоприобретенного в песне самцов одинаково, поэтому А. С. Мальчевский делит всех имеющих демонстративную песню птиц на две группы. Первую группу составляют птицы со строго наследственной песней, к ней относятся все неворобьиные птицы (кукушки, голуби, куриные), а из певчих - только виды с примитивной песней: сверчки, овсянки, некоторые пеночки. В первую же весну, без какого бы то ни было научения они поют ту же песню, что и их родители.

Ко второй группе относятся остальные певчие птицы, у которых наследственна лишь общая основа видовой песни. В окончательном виде песня у этих птиц формируется только под влиянием примера взрослых птиц. Вот эта способность к научению песне у большинства певчих птиц порождает очень интересное явление - пересмешничество, свойственное многим видам певчих птиц. По мнению А. Н. Промптова, голосовая имитация певчих птиц - одно из специфических свойств их центральной нервной системы.

В горах Тянь-Шаня самцы черногрудых красношеек очень часто начинают свою песню с точной копии песни обыкновенной чечевицы. Реже они копируют песни индийских пеночек, лесных коньков и гималайских завирушек; только по одному разу удалось нам уловить заимствования из песен красноспинной и обыкновенной горихвосток, седоголового щегла, черноголового чекана и горной трясогузки. Один и тот же самец может петь то чечевицей, то лесным коньком, то красноспинной горихвосткой. Самцы лесных коньков иногда используют интонации из песен седоголового щегла и джунгарской гаички, а один самец 8 часов подряд вставлял в середину своей типично коньковой песни точную копию серебристой трели бледной завирушки. Самец черноголового чекана как-то раз двадцать подряд совершенно точно скопировал песню синей птицы.

Таких примеров можно было бы привести много. Известны случаи, когда юрок пел зябликом, обыкновенная горихвостка - пеночкой-теньковкой, а черноголовая славка - соловьем. А. С. Мальчевский упоминает о сойке, которая после семимесячного молчания в клетке вдруг запела дроздом и закудахтала курицей.

Знатокам птичьего пения хорошо известна песня болотной камышевки - звучная, мелодичная и чрезвычайно разнообразная, благодаря высоко развитой способности этой птицы схватывать и удивительно точно передавать голоса многих птиц. Отрывки чужих песен она комбинирует самым неожиданным и оригинальным образом, вперемежку с собственными трескучими звуками, в результате чего получается своеобразное попурри, исполняемое в характерном ускоренном темпе. По наблюдениям в долине реки Урала, один самец всего за 15 минут пения успел передать голоса 12 видов птиц, в том числе соловья, варакушки, серой славки, лесного конька, большой синицы и других. Отмечали копирование голосов щегла, чечевицы, дрозда-рябинника, деревенской ласточки, белой трясогузки и т. д.

Лучшими в мире пересмешниками среди воробьиных птиц считаются знаменитые австралийские птицы-лиры и целое семейство американских дроздов-пересмешников. У наших певчих птиц способность к имитации наиболее развита у представителей семейств скворцовых и врановых.

Скворец и майна не только перенимают голоса других птиц, но и сравнительно легко усваивают звуки человеческой речи. При этом не требуется даже специальной тренировки: молодые птицы сами начинают повторять те звуки, которые они слышат вокруг. Хорошо известны описанные А. С. Мальчевским "ленинградцы" - скворец Саша, в лексиконе которого было около 40 слов, и ушастый скворец Чика А. М. Батуева.

По свидетельству Н. М. Юдина, говорящих майн раньше нередко держали в чайханах Ташкента как диковинку, привлекающую посетителей. Б. А. Симонов в книге "Певчие и декоративные птицы" описывает говорящих майн - Гришу, который не только произносил 15 слов, но и отвечал на вопросы, и Геку, говорившую и певшую, когда ее брали на руки. Жившая у нас 9 лет майна по имени Яшка (оказалась самкой) говорила мало, зато совершенно точно воспроизводила мелодию песни Аркадия Островского "Вьюга смешала землю с небом", причем научила этой мелодии трех синих птиц, воспитывавшихся у нас в 1965-1966 годах.

Большие способности к имитации звуков человеческой речи проявляют сороки, вороны, сойки, а также вороны. Особенно талантливым оказался воспитанник джезказганского любителя А. Д. Втюрина - пустынный ворон Яшка, говоривший более 20 слов и даже целые фразы.

Как видно из всех этих примеров, голосовые возможности птиц велики. И весьма трудно представить без звонких песен пернатых окружающую нас природу, которой, по меткому выражению А. С. Мальчевского, именно запах цветов и пение птиц придают особый аромат и звуковую окраску. Словами этого большого знатока птиц и птичьего пения мне и хочется закончить настоящую главу.

"Есть неизъяснимая прелесть в весенних голосах нашего лесного Севера. Она, пожалуй, заключается в ненавязчивой повторяемости отдельных звуков на фоне разноголосого птичьего щебета. Есть птицы, которые множество раз высвистывают один и тот же несложный мотив и часами повторяют его с большой регулярностью. Голоса таких птиц выделяются из общего хора, и именно они обычно сильнее всего врезаются в память. Иногда в них можно уловить музыкальные ноты и даже целые фразы, которые воспринимаются как своеобразная мелодия ландшафта. Они-то и придают местности специфический колорит, и картина природы в этом случае становится особенно обаятельной и запоминается на всю жизнь" (Птицы перед микрофоном и фотоаппаратом, с. 7).