Удивительная птица - глухарь. Сколько бы нам о нем ни рассказывали, каким бы тяжелым к нему ни был путь, а людей тянет к этому лесному отшельнику, как магнитом. Охотничьи рассказы на тему глухариных токов неиссякаемым потоком публикуются в журналах об охоте, начиная с тех пор, как появились сами журналы, а интерес читателя к этой теме не пропадает. Наоборот, с каждым годом растет количество охотников, желающих увидеть таинственную птицу, побывать на глухарином току. Каждый находит в такой встрече что-то трепетное и захватывающее, а его песня никого не оставляет равнодушным. Увидеть осторожных птиц становится с каждым годом все сложнее. Все меньше вблизи крупных городов тех не тронутых человеком, глухих мест, где сохранились их тока. Потому и приходится ехать к глухарю за сотни километров, долго добираться пешком до его владений. Правда, те незабываемые впечатления, которыми наполняешься от этой встречи, стоят затраченных усилий.

Фотоохота на глухарином току проходит по несколько другим правилам, чем просто охота. По-моему, она даже сложнее, поэтому, надеюсь, и читателям-охотникам будет интересно и полезно узнать, какими усилиями и терпением достигаются те скромные результаты, которые они видят на этих страницах. В качестве аргумента хочу привести слова председателя Калязинского общества охотников и рыболовов Тверской области Евгения Череднякова, который показал мне токовище, где происходила фотосъемка, за что я искренне ему благодарен. Надеюсь, эти слова не отпугнут желающих сфотографировать глухарей на току: есть просто меткие стрелки, которые удачно и без промаха бьют в цель, а есть снайперы, хладнокровно и терпеливо выцеливающие добычу в течение сколь угодно долгого времени. Охотник может быть и просто метким стрелком, а фотоохотник должен быть снайпером.

Мое первое знакомство с глухарем стало возможно лишь после тщательной подготовки к ночевкам непосредственно на месте утренних съемок. Метод наблюдений за глухарями и фотографирование их из укрытия, в корне отличающийся от традиционного подхода к самцу утром и скрадывания его еще затемно, был опробован известным питерским орнитологом и фотоохотником Ю. Пукинским. Он является, пожалуй, единственно возможным способом доставить к месту, где токуют глухари, тяжелое фотооборудование и, главное, вполне свободно манипулировать фотоаппаратом, не боясь при этом вспугнуть осторожных птиц.

Когда о таком способе съемок приходилось разговаривать с егерями в разных местах, почему-то все они единодушно говорили, что так, как я планирую, сфотографировать на току глухаря практически невозможно, и скептически относились к моим уговорам и обещаниям не распугать птиц на токовище. Без особых проблем фотографируя токующих дупелей и тетеревов из укрытия, я не мог понять, что же не нравится егерям и неужели глухарь так сильно отличается от того же тетерева. Лишь прожив на токовище несколько дней, я понял, что сведущие люди оказались правы.

Нам показали заветное урочище в начале апреля. В полях пели жаворонки, и уже растаял снег, но в сосняке, где находился ток, его еще оставалось по колено. Не доходя до места, мы несколько раз видели "колбаски" помета глухарей, которые состояли из не полностью переваренной сосновой хвои. Но это были крохи по сравнению с тем, что было под теми деревьями, где пели на токовище самцы. Желтое двухметровое пятно контрастно выделялось под одной старой сосной, красноречиво говоря, что это любимое место токовика.

Под остальными деревьями помета было гораздо меньше. А всего я насчитал шесть деревьев, на которых токовали самцы. Никаких признаков глухарей мы больше не обнаружили. Выбрав место для палатки, распрощались с егерем. Моим напарником в сомнительной затее сфотографировать глухаря из палатки был такой же увлеченный съемкой птиц фотограф-любитель. За три часа мы наносили к нашей палатке лапника, хорошо замаскировали ее и незадолго до темноты спрятались внутри.

Токовище представляло собой участок леса внутри крупного соснового массива. Из мха торчали голые кустики черники. Большинство деревьев здесь были средневозрастными, но довольно высокими. Среди них попадались старые разлапистые сосны с толстыми нижними сучьями. На таких деревьях и токовали мошники. Примерно посередине токовище пересекал вешний ручей, высыхающий летом. Вдоль него росли редкие, чахлые кустарники. Токовище хорошо просматривалось понизу, а среди стволов сосен очень трудно было пройти незамеченным или так замаскировать палатку, чтобы она не бросалась в глаза. Поэтому наше укрытие чернело темным пятном на белом снегу и, казалось, пугало всех вокруг.

Быстро стало темнеть, и вдоль ручья потянули вальдшнепы. Всего за тот вечер мы насчитали пять тянущих самцов вальдшнепов, а вот глухарей, прилетающих вечером на токовище, не услышали вовсе. Мы засыпали с надеждой, что уж завтра самцы подлетят к своим любимым деревьям, и тогда их можно будет рассмотреть и сфотографировать. Но глухари оказались не настолько просты. Под утро еще в темноте из нашей палатки можно было услышать едва различимое "тэканье" одного самца, а когда рассвело, мы смогли его увидеть. До него было метров триста, он ходил по снегу, раскрыв свой хвост, и пел. Подробности, даже в бинокль, было невозможно рассмотреть, к тому же глухарь вскоре отошел еще дальше.

Как объяснил нам позже наш вчерашний провожатый, мы "подшумели" птиц, и поэтому они были столь осторожны. Егерь был прав, и, забегая вперед, скажу, что такое вольное поведение на глухарином току, какое мы вначале себе позволяли, просто недопустимо. В палатке, например, необходимо скрываться не позже 16 часов, а выходить из нее не раньше 12, разговаривать, даже вполголоса, тоже нельзя. И это не самые жесткие правила. Позже я убедился в том, что на току необходимо соблюдать полную тишину и как можно меньше показываться на виду.

Далее мне пришлось соблюдать все меры предосторожности, как это делают охотники, скрадывая глухарей, и только такие требования к своему поведению заставили последних стать менее бдительными. Например, охотники подбираются к поющему глухарю во время "глухого" колена его песни. И мне тоже, проснувшемуся в непосредственной близости от токующего самца, чтобы не испугать его, приходилось укладывать спальники, одеваться и готовить фотоаппаратуру во время этого колена.

Шевелить объектив, касаться стенок палатки в то время, когда в мою сторону смотрит птица, ни в коем случае нельзя, ведь уже светло и птица сразу это заметит. Даже двигаться внутри палатки, когда рядом глухарь, приходилось с величайшей осторожностью, чтобы не шуметь и не задеть случайно стенку укрытия. Одному человеку, если хватает объема палатки, делать все это не так уж сложно, но вдвоем почти невозможно.

В следующую поездку, через пять дней, мне пришлось отправляться самому. Опушки леса полностью очистились от снега, там сотнями голосов перекликалась пролетная стая зябликов. Прилетели певчие дрозды и зарянки. Невдалеке от замаскированного лапами ели каркаса скрадка кричала желна. Вокруг все еще лежал снег, лишь кое-где затемнели кочки. Лес был весь сырой и неприветливый от недавнего дождя, а небо заволокло тучами.

Глухари явно интересовались укрытием - прямо рядом с ним появился их свежий помет. Вечером несколько раз шел дождь, поднялся ветер, настороженно молчали певчие птицы. Между сильными порывами ветра незадолго до темноты я услышал хлопанье и шум крыльев - это самцы глухарей садились на деревья. Кроме того, до меня явственно донеслось их "крэканье" - так самцы перекликались перед ночлегом. Именно по этим звукам "на под-слух" определяют егеря и орнитологи количество прилетающих на токовище самцов. Правда, орнитологи, зная повадку глухарей перелетать перед сном, делят количество прилетов на два, чтобы не ошибаться в большую сторону. Мне показалось, что "крэканье" очень похоже на звук, когда наполовину пустой коробок спичек тряхнуть вверх-вниз. Записать даже в последующие дни на магнитофон "крэканье" у меня так и не получилось: несмотря на долгое ожидание их прилета и большой расход вхолостую магнитофонной пленки, звук оказался слишком тихий.

Первые песни сразу двух самцов я услышал около пяти утра. Звуки доносились вполне отчетливо, но птиц не было видно. Записывая для себя голоса разных птиц, я часто использую свои и чужие записи для привлечения их к укрытию. На дупелином току мне очень помогли голоса поющих самцов дупелей, а на тетеревином сильнее всего самцы реагировали на голос самки. Была надежда, что магнитофон поможет мне и сейчас. Вечером я спрятал в одной кочке выносной динамик и теперь, приготовившись к съемке, включил голос взлетающей глухарки.

Песня ближайшего ко мне самца стала доноситься все ближе и ближе. Наконец я увидел, как он быстро засеменил к моему замаскированному динамику. В предрассветных сумерках расхаживающий с поднятым хвостом петух, который находился в 12 метрах от палатки, был как на ладони. Теперь я мог вытащить из-за защитной шторки объектив и направить его на красавца-глухаря. В видоискатель ясно просматривались все цвета его наряда. Но мне приходилось ждать, пока с передней линзы объектива испарятся капельки конденсата.

Объектив за ночь остыл и, вытащенный наружу, сразу покрылся "росой". Между тем, не увидев здесь самки, петух поостыл. Я видел, как меняется его настроение, он начал опускать и сворачивать свой хвост. Пришлось поспешить со съемкой, но после первых кадров самец все же перестал петь и, неподвижно замерев, стоял и глядел в объектив в течение 10-15 минут. Мне оставалось только одно: так же, как он, не двигаться и терпеливо ждать, когда он отвлечется от моего укрытия.

Глухарь успокоился и начал склевывать что-то со снега. Оказалось, что он собирал и проглатывал хвою с упавших сосновых веточек. Спокойно кормясь, он стал уходить от палатки. Вскоре я его уже не видел за стволами сосен. В тот день птицы к палатке больше не подходили, но перестали петь лишь в 8.30. Токовик, правда, пробовал продолжить петь через полчаса, а спустя еще полчаса ток стих окончательно. Не видя из палатки птиц, я думал, что они разлетелись. Когда через час я покинул укрытие, то метрах в пятидесяти от меня с шумом взлетел самец и, испуганно хлопая крыльями, полетел прочь. Стало очевидно, что, видимо, теперь мое укрытие не будет казаться столь безопасным для местных глухарей.

Днем я перенес его в другое место, под единственную на токовище крупную ель, надеясь, что под ней моя замаскированная лапником палатка теперь будет не так сильно выделяться. Я рано поужинал и упаковался в спальник. Первый глухарь прилетел около 20 часов. После посадки послышалось двухсложное "крэканье", и затем тишина. Когда через несколько минут прилетел второй, мне показалось, что он сел мне на голову. Скорее всего, он сел на сучья сосны, что росла вместе стой елью, под которой я устроил укрытие. Разумеется, ни о какой фотосъемке речи быть не могло. Прилетевшие на ночлег глухари очень осторожны, а если их напугать, то следующим утром они не будут токовать здесь. Позже я слышал еще три прилета самцов, но дважды, как мне показалось, они просто перелетали на другое место. Всю ночь я просыпался, когда хотел перевернуться с боку на бок. Водоотталкивающая ткань моего спальника сильно шуршала, и в той тишине, что стояла в ночном лесу, я опасался распугать птиц, одна из которых спала у меня над головой.

Утром на токовище ходили и пели три мошника, а на все мои ухищрения с магнитофоном никто не отреагировал. Я включал и вчерашнюю запись, и песню самца - все бесполезно. Стало совсем светло. Неожиданно один из глухарей взлетел на сосну и долго "крэкал" недалеко от меня, но заинтересовался он, к сожалению, не голосом из динамика, а моим укрытием. Самец подлетел на пять метров с задней стороны палатки, там, где у нее глухая стенка, без молний для объектива. Глухарь долго всматривался в нее, но ни разу не исполнил песню, находясь рядом. Я же старался даже не дышать, а только разглядывал его через смотровое окно. Он не заподозрил опасности и спокойно ушел. В то утро так и не удалось сделать ни одного кадра.

Вечером произошло событие, из-за которого я стал стараться вести себя еще более осторожно. Один из самцов прилетел на ночлег в 19 часов, а я не успел приготовиться ко сну. Пришлось распаковывать спальник после его прилета, стараясь не шуметь. Но он услышал меня и улетел.

Я столько пишу о тишине неспроста. В сосновом лесу, где находилось токовище, так тихо, что слышен писк мелкой птицы, шум упавшей ветки, шуршание чешуйки сосновой коры о ствол. Я слышал из палатки все, но и меня прекрасно всем было слышно. Каждое движение приходилось делать плавно, особенно это касалось всех металлических предметов - от объектива до кухонных принадлежностей. Глухари привыкли жить здесь, а мне приходилось учиться у них быть тихим и незаметным. В тот раз все оказалось не так плохо. Я улегся в спальник, а через час самцы по одному прилетели на токовище. Два из них перед сном поочередно и продолжительно "крэкали", затем угомонились.

Мне ни разу не удавалось рассмотреть глухарей, устроившихся на ночлег, как бы я ни старался, и все это, несмотря на то, что они были где-то рядом. Но и фотографировать, когда они не в азарте песни, тоже было бы рискованно: слишком велика вероятность их распугать. В сгущающихся сумерках перестал петь певчий дрозд, стая гусей пролетела невысоко над лесом, вполголоса перекликаясь. В ткань моей палатки с размаху ткнулась певчая птаха - видимо, собиралась устроиться на ночлег в куче елового лапника, да не получилось. Лесные обитатели засыпали, и я - тоже.

Новый день преподнес неожиданную встречу, из-за которой съемка оказалась невозможной. Испугавшись шума выстрелов начавшейся охоты, прямо на токовище выбежал лось. Он распугал всех токующих самцов, и они разлетелись. Через час одна птица прилетела, но песен уже больше не было.

Мне пора было уезжать, но к следующим выходным я снова приехал на старое место. Погода испортилась, заметно похолодало, утром подмораживало, а днем шел дождь. Глухари токовали вяло. В первые дни они ни разу не подлетели к палатке, и на следующий день я решил переставить укрытие, Ночью было необычайно холодно, так что трудно было согреться в спальнике, зато утром засветило солнце. Два самца, которых мне отчетливо было слышно из моего укрытия, вновь прекратили петь очень рано, где-то около 7 часов. Я догадывался об их присутствии на току по обрывочному "тэканью" и поэтому сидел в палатке. Попробовал подманить их голосом копалухи, но в ответ - никакой реакции. Это был день моего отъезда и, собрав вещи, я просто ждал, когда птицы разлетятся.

Не рассчитывая на продолжение съемки, я начал готовить завтрак, собрал спальные принадлежности, поставил греться на газовой горелке воду. Снег на токовище почти полностью растаял, и рядом с моей палаткой желтым бугром выделялся единственный здесь сухой участок, покрытый прошлогодней травой. Вдруг я четко услышал шуршание, будто животное, величиной с зайца, пробежало по тому самому участку. Но для зайцев это место было явно не подходящее.

Заглянув в смотровое окошко, я увидел пробегающего всего в метре от меня самца глухаря, который направлялся мимо моего укрытия прямиком к динамику. Прошел уже час, как я не включал запись голоса самки. Самец подошел к кочке и начал петь. Дистанция для съемки была превосходная, и он отлично освещался взошедшим солнцем, но у меня ничего не было готово. Более того, на месте штатива стояла горелка, в которой кипятилась вода. Пока я ее убирал и устанавливал фотоаппарат, самец отошел от укрытия.

Но встречи с глухарями в тот день еще были не окончены. Первый самец уходил по влажному мху все дальше, при этом он время от времени подскакивал на 2 - 3 метра и демонстративно хлопал крыльями, а к палатке с другой стороны стал приближаться другой глухарь. Он тоже подошел к замаскированному динамику. Несколько кадров с близкого расстояния оказались не очень удачными. Между аппаратом и глухарем оказался сухой сучок, который поперек резал фигуру птицы. Глухариная песня в исполнении вновь прибывшего была столь необычна, что я был уверен: раньше мне не приходилось ее слышать.

"Тэканье" было громким и ничем не отличалось от подобных звуков, издаваемых другими самцами, но "точенье" даже с 15 метров едва различалось. В отличие от громкого и отчетливого "точенья" своих соседей по току, у моего нового знакомого последняя часть песни была тихой и сиплой. Он пел ее словно про себя. Несмотря на яркую, с переливами окраску груди и крыльев, петух имел слабый веер хвоста. Это доказывало, что передо мной молодой самец. Возможно, раньше он токовал где-нибудь на задворках токовища, вдалеке от своих старших собратьев, и я его просто не слышал из своего укрытия. Он был четвертым самцом на этом току. С полчаса я фотографировал его, разгуливающего с раскрытым хвостом и страстно поющего, метров с тридцати.

Глухари тогда утихли лишь около 11 часов, но это не самое позднее время, до которого может продолжаться ток. Однажды, по-видимому, то был токовик, один самец пел до 13 часов. А самое раннее, когда первый самец появился на току, было 17 часов. Необычным оказалось то, что он пришел пешком и был очень осторожен. Вначале я его принял за торчащую вверх толстую ветку, и лишь позже, заметив, как ветка исчезла, убедился в том, что передо мной была птица. Другой раз, уже в начале мая, прилетевший на токовище для ночевки вечером глухарь пел прямо как поутру, причем он сидел на сосне недалеко от меня, и я, лежа в спальнике, слышал все нюансы его песни, Закончил самец петь, "тэкая" все реже и реже, и, наконец, в полной темноте замолчал.

Обо всех наблюдениях на глухарином току не напишешь в краткой статье, и здесь выбраны лишь самые интересные моменты, а также приведен тот минимум сведений, без которых фотоохота на глухаря, по моему мнению, просто невозможна. Но может быть, в условиях другой местности подобная фотоохота имеет свои особенности, а на непуганых и более многочисленных токах сфотографировать глухаря намного легче - это решать уже вам.